Черные с проседью волосы зачесаны назад, взгляд исподлобья – Zoom то и дело разбивает лицо на пиксели, но характерный горшеневский изгиб бровей тронуть не смеет.
Алексей с улыбкой интересуется, можно ли сидеть со «смешной мордой», и снова смотрит так, будто стоит на охране границы. Личной. В этом году он выпустил первый альбом под своим именем, но презентация только предстоит – коронавирус рушит планы. Мы поговорили о новом витке творчества, неуважении к государству, безусловной любви к брату и условной к «Королю и Шуту», пути отца, сходстве Бетховена и Есенина и духе «Там-тама», который Алексей сохранил в себе до сих пор.
— Когда возникла идея этого интервью, мне вас описали как крайне немедийного артиста. Как вы думаете, почему?
— Я не знаю, я этим вопросом не задавался, честно говоря. Люди же вообще странные существа.
— Насколько важно современным артистам поддерживать связь с публикой через медиа: давать интервью, приходить на программы?
— Это можно в любое время делать, если есть такая возможность. Какая разница, есть там этот коронавирус или нет его? Всегда нужно поддерживать с публикой контакт. Мы же «продажные» люди. Если публика нам денежку не дает, значит, мы идем и плачем в углу на дороге.
— У вас же есть блог на YouTube, где вы вместе со своими музыкантами отвечаете на вопросы…
— Да, мы так любим делать! Дело в том, что у нас сейчас все разъехались на самоизоляцию. Один находится в Вязьме, другой – на даче, третий – вообще закрылся в Пушкине. Мы в разлетах все. Чтобы собраться хоть как-то всем для интервью нужно, чтобы самоизоляция закончилась. Хочется, чтобы не только я один отвечал на вопросы, а чтобы было еще веселее, хотя бы втроём. Но, в принципе, можно и так делать. Мне все равно, на самом деле. А расширение аудитории может происходить двумя путями: либо только хорошими песнями, либо все время влезать куда угодно, как вша какая-нибудь.
— Для вас на первом месте в списке жизненных приоритетов то, как вас воспринимают поклонники.
— Потому что я артист!
— Какие эмоции испытали от комментариев к новому альбому?
— Я не читаю эту чепуху.
— Это принципиальная позиция?
— Я начал прочитывать, прочитал штук десять и понял, что все это «медный таз».
— Медный таз?
— Это значит «ничего». Он блестит. Но он не золотой. И это не ваза, это таз. В вазу вмещаются цветы, вазу можно разбить. А медный таз вы не разобьете – только голову свою покалечите. Для артиста все это – медный таз.
— Как зрители фестиваля «Чартова Дюжина», пришедшие, условно, на «Солдатскую печаль» и «Это не беда» восприняли песню «Одиночество»?
— Это была премьера только для фестиваля «Чартова Дюжина». Вы знаете, я настолько уверенный в себе человек, что меня эти мнения не интересуют.
— На «Нашествии» 2015 года, когда общественность с подачи Андрея Макаревича заговорила о несовместимости милитаризма и рок-музыки, Ваша пресс-конференция проходила непосредственно на выставке военной техники, а не в пресс-центре. Почему?
— А почему милитаризм не совместим с музыкой?
— Мне сейчас надо пересказывать позицию Макаревича?
— А как Вы думаете, мне она интересна?
— Думаю, нет. Но понять вашу мотивацию в тот момент не могу.
— Потому что там меня поймали журналисты, вот и всё. Мне всё равно, где общаться. Я специально этим ничего не хотел сказать. Если бы Вы меня поймали возле туалета, то можно было бы сказать, что я любитель пресс-конференций возле туалета?
— Выглядело как перформанс, а оказалось случайным совпадением, хорошо. Вы сказали в интервью Захару Прилепину в программе «Соль» о службе в армии: «Когда государство делает правильные шаги, его надо уважать». Когда в последний раз у вас возникло острое чувство уважения к государству?
— У меня острое чувство НЕуважения к государству возникло после пенсионной реформы. Это неуважение очень обостренное. А уважения к государству я особо не испытываю… Потому что это люди, а люди имеют свойство быть с отрицательными качествами. А государство – это система, которую создали и которой управляют люди. Для меня это неинтересно. Но если мне лично государство что-то сделает, тогда я на это обращу внимание. Или же сделает что-то очень доброе, но пока я этого не замечаю. Все летит в трубу. Я не вижу конкретности, я не вижу доброты. Я не вижу каких-то шагов, которые делали бы жизнь людей светлее, надежнее и добрее. И я сейчас говорю не только о России, это общемировая тенденция — прижимать и унижать людей.
— О чем-нибудь более позитивном теперь хочется поговорить.
На какой музыке формировалось Ваше сознание? Были ещё такие сломы восприятия, как альбом «Алисы» «Энергия»?
— Да, «Энергия» была… Очень много всякой музыки было, я даже не знаю, с чего начать. Всё, что вы знаете – это все слом, это все информация. Мы же, как маленькие школьники, рыщем везде, носом пашем, нам интересно становится и информация поедает наш мозг. Последнее, что меня вдохновило, это Людвиг ван Бетховен. Для меня это стало открытием, потому что раньше я его слушал не так. Он рассказывал жизнь, как психолог. Это очень сильно меня впечатлило у Сергея Александровича Есенина. И тем же самым меня восхитил Людвиг ван Бетховен. Музыку можно слушать по-разному, можно слушать мелодию, можно слушать энергию. А можно слушать понимание. Слушать мне мелодию бессмысленно, я сам мелодист. Слушать энергию – мне не 20 лет. А вот понимание мне как раз нужно, потому что у меня сейчас такой возраст, что мне нужно понимать всё, иначе я просто буду пустышкой.
— Кстати, про Есенина. Вы с ним сейчас любопытную параллель провели, и в других интервью называли его первым рок-н-ролльщиком. Может быть, вы слышали, литератор Дмитрий Быков активно сопоставляет день сегодняшний и «серебряный век». Есть у него мистическая, даже реинкарнационная «цепочка»: Некрасов переродился в Есенина, Есенин в Высоцкого, Высоцкий в Рыжего. Вы видите такие параллели, ощущаете преемственность?
— Знаете, чем люди отличаются друг от друга?
— Много ответов может быть.
— Количеством информации и скоростью ее переработки. Мы читаем Есенина, находим в нем определенное количество информации и каждый из нас имеет разную скорость переработки этой информации. Кто-то впитывает информацию, как губка, и вместе с этим автором продолжает жить дальше – типичное накопление информации. Люди за чем-то наблюдают, кому-то это становится интересно, и он это дело себе выбирает и продлевает его дальше, вот и всё. Это как я, допустим, стал другом Сергея Александровича в смысле творчества и стал немного на него походить в плане психологического восприятия мира. Как можно в рок-музыку внедрить психологическое восприятие мира? Не просто рассказывать, как акын, либо какую-то чушь нести, как наши любят эти идиоты-рок-н-ролльщики делать, а переваривать мир через психологические всякие штучки, нагревать свой мозг и пытаться что-то вынести полезное. Вот это моя самая главная задача. И наверняка преемственность у меня идет именно от Сергея Александровича, потому что количество информации и скорость ее переработки у меня подходит к его количеству информации и его скорости переработки. Только так. Есть ведь последователи и Маяковского, и Бунина, и пр. У них так. У меня так. Если Сергей Александрович взял что-то от Некрасова – ради Бога. Значит, это была похожая система координат, только и всего. Кто-то копирует или вместе идет с Цоем, с Кинчевым, с Шевчуком, с Горшком, у каждого свое количество информации и скорость ее переработки. Человек, который послушает или почитает тех, кого я назвал, возможно, не сойдется с Сергеем Александровичем, либо с Александром Сергеевичем, и это всего лишь физика и химия.
— Очень интересная точка зрения. Когда Вы говорите, «мой друг Сергей Александрович Есенин» – я понимаю, что имеется ввиду, но звучит мистически. И, в принципе, ваш имидж, содержание песен, создает вокруг вас такую ауру мистики. При этом вы о ней в интервью говорите с легким пренебрежением. Почему так получается?
— Да потому что вы все время все сочиняете. Вам так удобно видеть.
— То есть ничего мрачно-мистического ни в имидже, ни в песнях нет?
— Есть. Это только для объяснения музыки и текстов создано. Только так это работает, так и нужно делать. Если это для музыки и текстов не нужно – я таким не являюсь. Я не клоун, не Петрушка. Я просто артист.
— Насколько трудным решением было дать проекту свое имя?
— Вообще не трудным. Давно оно назрело, лет 12. Хотелось закончить канитель с использованием чужих фамилий и имен. Нужно отвечать за себя. А моя фамилия это я. А Куприянов, Крылов и Соколов это не я.
— Складывается впечатление, что вообще прекратить деятельность «Кукрыниксов» вам было не так морально тяжело, как могло бы, с учетом двадцатилетней истории группы. Это близко к действительности?
— Да, это близко к действительности. Я остаюсь жить. Я делаю музыку. На сегодняшний момент мы сделали альбом. Во время самоизоляции я сделал первую часть «Фауста», уже 12 композиций. Я занялся «Фаустом» только из-за того, что у Гюго нужно делать либретто, все-таки с прозой работать очень сложно. Но к Гюго, возможно, я еще вернусь. А вот «Фауст» написан уже в стихах, поэтому его сделать легко, не нужно выдумывать всякую чушь и ерунду. Все сделано и нужно идти по тексту. Кое-как я ровняю тексты, чтобы они шли в музыку, что-то пропускаю, потому что очень большой объем работы – приходится пропускать какие-то действия. Но это все-таки музыкальная тема, поэтому очень много еще строится на музыке, на вокальных данных. Возможно, будут приглашены гости. Я надеюсь на это, я даже знаю, кого буду звать, но пока не стану рассказывать.
— А как будет реализовываться проект с «Фаустом»? Вы выпустите альбом, а потом нас ждут какие-то концептуальные концерты, спектакли?
— Вы знаете, учитывая наше сегодняшнее время, я вообще ни в чем не уверен. Есть мир до коронавируса, есть во время, и будет после. Всё. Вы понимаете, что люди будут бояться ходить на концерты?
— Даже по собственным ощущениям могу сказать – еще какое-то время после снятия карантина мне будет страшно.
— Ну да. А вы представляете, что это для музыкантов значит?
— Голод и нищета.
— Да. Это истребление интеллигенции. Вот как это называется.
— Может, найдется какой-то выход. Но в успех платных платформ пока слабо верится.
— Да это всё – биться головой о стенку. Вот у нас есть стенка, в неё нужно биться головой.
— Я сейчас попыталась максимально от безрадостного нашего положения в мыслях отойти и вспомнила, что вы выступали в юности в легендарном «Там-таме»! Как на Вас повлияла культура и тусовка Петербурга начала 90-х?
— Я стал свободней…. Я стал свободным человеком! Да просто стал *** (сумасшедшим/оборзевшим).
— И Михаил тоже выступал в «Там-таме»… В какой момент стало понятно, что общей группы с братом не получится?
— Это было сразу понятно. Я сразу хотел делать свою тему. Знаешь, я никогда не был фанатом группы «Король и Шут» или их каким-то почитателем… Я просто любил своего брата и был рад, что он хоть чего-то делает. И все это было очень-таки неплохо. Вот и всё.
— Как показывает практика, заканчивают «братские группы» довольно печально. Мне всегда импонировало то, что вы стали работать по отдельности.
У вас очень похожи голоса с Михаилом: это в отца?
— В отца, да. Во-первых, отец у меня тоже вокалистом был. Только в то время было сложно и ему нужно было выбирать: либо в Ленинград перебираться и петь здесь, и как-то существовать, быть музыкантом, вокалистом. Либо пойти в пограничное училище и посылать матери деньги и как-то помогать ей, а не сидеть у нее на шее. Отец выбрал второе, он поступил в пограничное училище. Тем самым убил свой талант. А мы с Мишкой в своих санях. Спасибо нашим родителям за то, что они нас выдержали и нам помогли. А то бы мы, может, тоже пошли по другому пути. Это все очень сложно. Есть такая фраза, её обычно говорит моя мама: «Что бы ни происходило – космос рулит». И если так нужно космосу, значит, так нужно жизни. Если так нужно жизни, значит, человек будет делать то, что ему сказано сверху. Другого пути я не вижу.
— Вы от мамы унаследовали фатализм.
— Нет, это только от меня. Мама здесь не причем, у нее своя тема. Просто она умная женщина, что ей еще остается? Люди думают, что могут взять весло и дальше плыть по жизни. Пусть как хотят, так и думают. Но запомните, люди различаются количеством информации и скоростью ее переработки. Запомните раз и навсегда.
— А какую музыку слушает ваш сын?
— Понятия не имею. По-моему, он слушает всё.
— Вы с ним не обсуждаете?
— Нет, я считаю, что человек должен развиваться самостоятельно.
— Вы решили совместить презентацию альбома «Звездный мусор» и день памяти Михаила Горшенева на концерте 19 июля в Москве. Расскажите, что увидит зритель на этом выступлении в двух частях? Нет страха, что презентация собственного альбома может смазаться из-за такого совмещения?
— Смотри, какая история. Из-за коронавируса – все даты улетели, черт знает куда. И единственной адекватной и свободной датой оказалось 19 июля. Мы специально так делать не хотели. Если бы не этот вирус, то мы бы уже давно выступили в апреле. А так как все летит, не знаю куда – решили вот так. Мы, естественно, исполним новые композиции с нового альбома и исполним композиции группы «Короля и Шут». Я не боюсь вообще ничего. Кроме голосов в голове и за спиной. Тех людей, которых я не вижу. Вот этого я боюсь, когда люди разговаривают, а я их не вижу. Шизофрения это называется.
— Как вы подходите к записи каверов, ведь это, своего рода, тоже отзыв на чужое творчество? Вам важно понять, что хотел сказать автор или важно показать, что вы услышали в нем?
— Во-первых, нужно сидеть долго и думать, что хотел сказать автор, пропустить через себя. Потом понять, что я хочу сказать. Все это совместить и, опять же, сидеть долго и думать, чтобы ни в коем случае не подставить автора, произведение которого мы решили, так сказать, испортить. Поэтому это очень большая ответственность и тонкая-тонкая грань между пошлостью, знанием дела и продлением жизни композиции. Короче, нужно не быть лохом.
— Вчера с приятелем обсуждали вашу песню для проекта памяти Ильи Кормильцева «Иллюминатор», Viva la revolucion. В интервью «Нашему радио» Вы говорите, что выбрали эти стихи, потому что услышали в них ответственное и деятельное мужское начало. А я слышу в ней агонию человека, доведенного до крайней степени отчаяния. Да, настроенного на поступки, но на поступки деструктивные. И я не могу понять, то ли кто-то из нас заблуждается, то ли возможен абсолютный плюрализм мнений. Как быть?
— Вот смотри, какая история. Мужчина решил ввязаться в бой. Для него это необходимо. Он увидел некую несправедливость. Он понял, что должен принять решение, сделать шаг. Не каждый из нас готов влететь в такую странную штуку под названием «революция». Он влетел, получил по шапке и стал задумываться, что он делает. И, в конце концов, понял. Но он все время повторяет «viva, viva»… Потому что он прошел этот путь, а не остался сидеть дома, как баран.
